Тексты Лакана мне всегда казались чем-то страшным. Лакан говорил о чем-то потустороннем. Казалось, его речь способна довести до панического криза. Довести до предела. И у Лакана это получается.
После знакомства с работами Фрейда я сравнила чтение его текстов со строительством: кирпичик за кирпичиком представления складываются в некое «здание», форму мысли. Однако из элементов никогда не получается законченная конструкция, ее всегда можно пересобрать. Отсутствие ожидания некой замкнутости, завершенности — поразительным образом позволяет мысли течь. Встреча с этим неостановимым потоком оказалась одним из условий возможности моего путешествия.
Если с Фрейдом мы строим непрочное и неказистое, но все же здание, то с Лаканом, похоже, мы плетем кружево (параллельно плывя в лодке, как вы помните).
Как он складывает петли? Силишься абстрагироваться от привычных схем, углядеть там свой порядок. Парадоксальность заключается в том, что некоторое подобие понимания приходит, когда от желания знать ты уже отказался. Что значит — отказался? Учишься удивляться, видеть что-то как впервые. Видеть нечто радикально другое, а не самого себя. Схема этого плетения, если она все-таки есть, — открыта к пересмотру, из нее исходит множество других, и процесс — никогда не останавливается. Мысль длится, длится слово. Производятся операции с пустотой.
Освоение понятий, вводимых Лаканом, в моем случае происходит по аналогии с освоением иностранного языка, когда какое-то слово не концептуализируется в формате четкой привязки к означаемому, а просто вводится в словарь и постепенно наполняется смыслом. Попытки взять тот или иной концепт в рамочку разбиваются о «живость», подвижность мысли. Путешествуя по ту сторону понимания, я погружаюсь в область отсутствия ответов, где есть лишь некий пунктир, символически намеченный. Эта «обратная сторона», изнанка, предстает для меня некоторым местом смысла. Лакан, в моем понимании, подходит к чему-то базовому, не пытаясь на его основе конструировать прочные воображаемые замкнутые теории. Не затыкает эту прорву знанием.
Мое приближение к Лакану произошло уже после некоторого количества впитанных текстов Фрейда. Разница такая: это как если бы ты сперва с разбега заявился на не пришвартованную лодку и перевернулся, а потом все-таки подумал, просох, привязал лодку к берегу, аккуратно заступил и приготовился к путешествию. В какой-то момент я оказалась готова отпустить тросы.
Первое понимание воображаемого регистра позволяет осознать обманную иллюзорность всезнания «психоанализа». Увлекшись идеей построения «зд(н)ания» и желанием сделать его совершенным, можно не то что уйти от Фрейда в другую комнату — рядом разбить новую стройку, будто ученики, пытающиеся превзойти своего учителя. Здание стало красивым и прочным, но возникает вопрос: можно ли тебе туда (и что делать с тобой), если ты не такой?
Основываясь на образе, на своем опыте, можно попытаться «укрепить» эго, поспособствовать в создании чьей-то «цельной личности». Но как говорил Лакан: личность - это паранойя[1], а где же сам субъект?
Тексты Лакана приходят как слово на сжимающиеся тиски новой «нормы» (от которой еще Фрейд пытался уйти), устойчивости и успешности психоаналитической психотерапии. Для меня во всяком случае. Эта норма как удушье, которого раньше не замечал, выраженное в идее (требовании) Другого: «Сделаем из тебя нормального и эффективного, я знаю как, ведь я сам — уже такой». Освобождение (и улыбка) пришло со словами: «Говорящего субъекта мы принуждены принимать в качестве субъекта. Почему? По очень простой причине: он может наврать. То есть он отличен от того, что говорит»[2]. Именно в пространстве речи субъект может попробовать высказать себя и свое желание.
Желание говорить и нехватка слов встречаются. В этом пересечении собирается притягательность текстов: они «не-все», в них чего-то не хватает и поэтому они всегда больше, чем там написано.
Мне всегда интересовали мысли Лакана о психозе. Он выдвинул предложение относительно того, что «реальность» не является достаточно полезной концепцией, с помощью которой мы могли бы различать фантазии от галлюцинаций, или невроз от психоза. Намного более подходящей концепцией является «уверенность».
Психоз определяется уверенностью, а не сомнением. Психотик не обязательно убеждён в «реальности» того, что он видит, но убежден в том, что это определённо что-то значит, и что значение этого учитывает и его. Хотя психотик и может быть согласен с тем, что кроме него никто ничего не видел и не слышал, то есть с тем, что произошедшее не было частью общей социальной реальности, но тогда он мог решить, что это подчеркивает его особенность, делает его избранным среди многих, способным увидеть или услышать, или же что это было связано только с ним. «Президент США лично пытался установить со мной контакт посредством мозговых волн». «Бог избрал меня своим посланником». Субъект уверен в отношении сообщения (содержании того, что было увидено, или же услышано) и себя как его адресата. Психотик утверждает, что «действительным» и «реальным» для него в этом опыте были последствия этого сообщения для его жизни: «они пытаются достать меня», «им нужен мой мозг». Для ошибки и неверного толкования тут нет места, значение этого опыта очевидно.
Клиническая картина невроза, напротив, изобилует сомнением. Сомнение — отличительная черта невроза. Невротик сомневается: возможно, там кто-то стоял, а может и нет; возможно, голоса приходят извне, а может и нет; может, сказанное ими обладает неким значением, или нет; это значение может быть связано с ним, но, вероятно, он неправильно его толкует. Невротик хочет знать: «Являюсь ли я сумасшедшим, раз слышу эти голоса? Это нормально? Как мне стоит относиться к таким переживаниям?». Невротик всегда, некоторым образом, дистанцирован от этих переживаний, и, несмотря на то насколько пугающими или тревожными они могут быть, всегда остаётся неясность в отношении того, что же они значат, что они означают в большей системе вещей. «Бог говорил со мной, но что это значит? Должен ли я быть его посланником? Что ему нужно от меня?».
Психотик, наоборот, знает. «Бог хочет, чтобы я стал его женой». «Дьявол хочет подчинить меня своей воле». «Марсианам нужен мой мозг для изучения, они могут контролировать все мои мысли».
Возвращаясь к описанному ранее случаю, «видение» того мужчины о жене в прихожей нельзя назвать bona fide галлюцинацией, оно скорее принадлежит к грёзам и фантазиям. Его желание увидеть её было столь сильным, что она «возникла» перед ним. То, что в его галлюцинации выглядело как мотив преследования (она сказала ему: «я до тебя доберусь»), свидетельствовало скорее о его желании отомстить ей, преобразованном в страх того, что она навредит ему, типичной невротической маскировкой желания страхом. Если она попытается навредить ему, то он будет обладать всеми основаниями для того, чтобы ответить ей (возможно, побить её, как он и поступил с кем-то другим, когда он был спровоцирован в прошлый раз).
Таким образом, по моему мнению, что у имеются все основания считать опыт этого пациента грёзами или фантазиями, а не галлюцинацией. И, действительно, когда Фрейд говорил о том, что истерички иногда галлюцинируют, то он имел ввиду, что их фантазии становятся столь сильны (столь гиперкатектированны, то есть столь инвестированными энергией или либидо), что истерички «видят» и «слышат» их, как если бы они имели место в действительности. Их фантазии настолько интенсивны, что они становятся осязаемы и реальны. И даже в таком случае, они всё равно в некоторой степени сомневаются в этом. Действительно, им становится сложно различить что реально, а что нет.
Обсессивные невротики также порой галлюцинируют, они обычно сталкиваются с голосовыми «галлюцинациями», которые можно рассматривать как голос карающего супер-эго. Когда кто-то утверждает, что слышит голоса, которые говорят ему: «Ты никогда ничего не добьёшься», «Это твоя вина, ты всё разрушаешь», «Ты не заслуживаешь ничего лучше», «Тебя за это накажут», и так далее — то нам не стоит спешить с диагнозом паранойи. Карающее супер-эго является широко известным и задокументированным феноменом, часто пациенты узнают в нём голос отца и свойственные его речи слова (или же предполагаемые как его мысли).
Некоторые пациенты и не только пациенты говорят о своего рода комментариях, пробегающих в их повседневной жизни - «она идёт в ресторан, и улыбается мужчине за прилавком», — которые мы можем понять с помощью теории стадии зеркала. Поскольку эго является наблюдаемой собою самостью подобно зеркальному отражению (то есть видимым как-бы кем-то другим, или же видимым со стороны), тогда эти непрерывные комментарии могут быть оформлены в виде само-сознания, сознания того, что самость что-то совершает в этом мире. Философ может наблюдать за процессом собственной мысли, как если бы он принадлежал кому-то другому. «Загадка самосознания», принимаемая многими за дар эволюции, связанным с множеством связей в человеческом мозге, который вскоре будет воспроизведён в компьютерных чипах, объясняется самой природой эго как интроецированного внешнего образа субъекта. Таким образом, эго - это объект, и сознание может использовать его как любой другой объект, за которым оно может наблюдать.
Невротики могут слышать и видеть всё, что угодно: у них могут быть видения, тактильные и обонятельные ощущения, они могут слышать голоса, но у них не может быть bona fide галлюцинаций. Они могут фантазировать, слушать супер-эго или любые другие эндо-психические голоса, и так далее. Но для bona fine галлюцинаций со стороны пациента требуется чувство субъективной уверенности, присутствие внешней инстанции, а также возвращение того, что было форклюзированно [1].
Список использованных источников:
1. Лакан Ж. Семинары. Книга 3. Психозы. 1955-1956. – М.: Логос-Гнозис, 2004. – 432 с.
2. Мазин В.А. Введение в Лакана. – М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2008. – 208 с.
P.S. Данное эссе, конечно же, личное мнение и личные впечатления автора. И впечатления прежде всего.
Садилова С.Г., психолог.
